97894c30     

Олеша Юрий - Записки Писателя



Юрий Олеша
ЗАПИСКИ ПИСАТЕЛЯ
Я родился в городе Елисаветграде - некогда Херсонской
губернии.
Кое-какие воспоминания о младенчестве сохранились.
Поле, поросшее бурьяном,- вернее, не поле, а пустырь позади
дома, под его глухой стеной, - сумерки, и в сумерки за каким-то
забором, в бурьяне мальчики жгут спички, горящие разноцветным
пламенем.
Некоторое время думал, что шведские спички - это и есть те
спички, которые дают разноцветное пламя. Мечтал впоследствии о
таких спичках. Вот, мол, в детстве - помните ? - были спички:
шведские. Малиновый огонек, зеленый...
Мальчиков со спичками звали Саша и Сережа. Затем помню
фамилию "Воронин". Кто он был - забыто. Как будто - сапожник.
Туда нельзя было ходить. Тоже по бурьяну ходили.
Позже узнал, что в то время у нас был собственный выезд,
имелся вороной рысак с белым пятном на лбу. Этого не помню, но
легко складывающееся в воображении видение рысака охотно
принимаю за воспоминание.
Папа служил от акциза на водочном заводе.
Лет восемнадцати я побывал в Елизаветграде. Перед отъездом
мама сказала: "На Петровской улице, дом номер такой-то, там ты
родился: посмотри". Я посмотрел - никакого впечатления, Дом
двухэтажный, кирпичный, зелень у крыльца. Стоял, смотрел,
собирался замирать, поддаваться дрожи, - и ничего не вышло.
Когда мне было три года, семья переехала в Одессу, которую
считаю, хотя и неправильно, своей родиной. Во всяком случае,
всю лирику, связанную с понятием родины, отношу к Одессе.
Я очень стар.
Извещение огромными буквами на первой странице газеты о том,
что мир заключен, я прочел сам. А это было заключение мира
после Японской войны. Следовательно, я умею-читать уже
двадцать пять лет.
На-днях я сел в трамвае напротив милиционера. Он был с усами,
с большими светлыми усами "северного богатыря". Он был
милиционер - в амуниции, вооруженный, взрослый, могучий
человек. И вдруг я понял: милиционер моложе меня. Взрослый
человек, семьянин, с сильно развитой грудью и плечами, в
пропотевших сапогах - моложе меня!
Между тем, несмотря на то, что мне тридцать один год,- я-то
уже замечаю на себе и в себе физические признаки постарения,-
тем не менее, до сих пор я ни разу не почувствовал себя
взрослым.
* * *
Ничего наперед придумать не могу. Все, что писал, писал без
плана. Даже пьесу. Даже авантюрный роман "Три толстяка".
Вот уже год, как думаю о романе.
Знаю название - "Нищий".
Образ нищего волнует меня с детства. Может быть, поразила
лубочная картинка какая-то, не помню. Сушь, солнце, пустынный
ландшафт, кто-то в лаптях - некий Дмитрий Донской - протягивает
руку к нищему, который стоит на коленях. Поразили слова:
рубище, мытарь. Кто-то пожалел мытаря. Исцеление.
Этой зимой проходил как-то по Невскому. Нищий стоял на
коленях на вершине лестницы, уходящей в подвальный, ярко
освещенный магазин.
Я увидел нищего не сразу. Я пронес кисть руки на уровне его
губ, как будто хотел, чтобы рука моя была схвачена им и
поцелована. Он стоял на коленях, выпрямив туловище, черный,
неподвижный, как истукан. Я боковым зрением, на ходу воспринял
его как льва, и подумал: "А где же второй лев?" Оглянулся:
нищий.
Он стоял, подняв лицо, черты которого, сдвинутые темнотой,
слагались в нечто, напоминающее черную доску иконы. Я
испугался.
Он не шелохнулся, продолжая стоять так же, как стоял уже много
часов,- может быть, с утра,- этот бородатый крестьянин.
* * *
Иду в жаркий день за городом вдоль кирпичной развалившейся
стены - в одиночестве и тишине, потный, бо



Содержание раздела